Вряд ли кто-то станет спорить, что применение жесткой силы на Украине — это следствие неэффективного применения мягкой силы. Про это много написано, а резюме простое: все те 30 лет, пока американцы и прочие работали там и с элитами, и с населением, мы в лучшем случае работали только с элитами, а главным инструментом был газовый вентиль. Мы проиграли мягкую войну на Украине, именно поэтому возникла необходимость в жесткой — СВО.
Вторая аксиома, с которой тоже никто не спорит — после 24 февраля мир перестал быть прежним; переформатирование самой логики нашей работы за пределами страны — это не модный тренд, а доказанная жизнью необходимость; это не просто важно, это критически важно.
Соединение этих двух очевидных мыслей сейчас, спустя почти полгода, должно было привести к радикальным изменениям всей государственной, окологосударственной и негосударственной политики, как минимум, на постсоветском пространстве. Просто потому, что ее неэффективность научно доказана.
А нет.
Не привело. Я немного в теме и могу с уверенностью сказать: в применении нашей мягкой силы не изменилось — ни-че-го.
Сейчас у нас это работает так, что есть какое-то количество государственных и окологосударственных структур, каждая из которых решает свою задачу, но все вместе они не достигают конечной цели. Есть Россотрудничество во главе с прекрасным Евгением Примаковым, у которого есть структура, в том числе в большинстве стран мира, но нет бюджета и свободы для реализации каких-то серьезных проектов. Есть фонды, у которых есть бюджет (государственный, естественно), но которые никак не связаны ни с Россотрудничеством, ни друг с другом, и никак не работают на достижение каких-то общих сформулированных целей. Попробуй сунуться в какой-нибудь — типа «фонда поддержки публичной дипломатии» имени Горчакова — почувствуешь себя бомжом, стреляющим на пиво у метро. Хотя, строго говоря, это не мы к вам, а вы к нам должны обращаться — у нас компетенции, а у вас всего лишь деньги.
Есть какие-то таинственные отделы в АП.
В результате мы получаем набор разрозненных и никак не связанных друг с другом «мероприятий», никак не складывающийся в понятие «мягкая сила». Фоточки с мероприятий, бодрое видео, отчеты — есть, а политики мягкой силы — нет.
Если б вы знали, сколько бесед я провел с людьми во всех, кроме разве что Туркмении, странах постсоветского пространства, да и во многих непостсоветских, от Франции до Аргентины. Все, абсолютно все — ни единого исключения — говорят ровно то, о чем я пишу. Правда, как правило, в менее корректных выражениях.
Денег нет? Есть деньги. Структур нет? Есть структуры. Так почему же это все не работает?
Кажется, я понимаю, в чем корень проблемы. Он — в недоверии. Как это — какие-то непонятные НКО будут вовлечены в решение серьезных задач? У нас есть понятные официальные структуры, пусть они и занимаются. Если недостаточно — создадим новые, наши, понятные, государственные НКО. И дальше — это недоверие спускается на уровень взаимоотношений тех самых структур с другими организациями и людьми. Главред одного СМИ в одной маленькой прибалтийской стране рассказывал мне, что проще у местного русофобского правительства взять деньги на тему поддержки русских, чем у фонда в Москве со словом «русский» в названии. Деньги — просто понятный всем пример, а дело тут далеко не только в деньгах.
А это так не работает.
Недавно, начав разбираться в теме беспилотников, я столкнулся с термином «умный рой». Это, в двух словах, управляемое множество, в котором каждая единица скоординирована с остальными и все вместе они стремятся к достижению одной цели. Именно так работает и мягкая сила — умным множеством, когда каждый знает других участников процесса и все вместе понимают, каких целей они хотят достичь. Именно поэтому Запад эффективен в применении мягкой силы, а мы — нет.
Но жизнь сама заставляет взять себя в руки и полностью — вот именно полностью — переформатировать всю нашу мягкую силу. В феврале это надо было делать срочно. Сейчас это надо делать немедленно.
Мнения, высказываемые в данной рубрике могут не совпадать с позицией редакции